* Фильм рождался в муках. Эльдар Рязанов поднял самый щекотливый вопрос — кому служить, царю или Отечеству — в самое неподходящее время, под новый 1980 г., когда началась война в Афганистане. Воевал и режиссер — с цензорами, т.е. без надежды на победу. Сначала у него отнимали целые сцены, потом отщипывали по реплике, отковыривали по слову. Трудно шли съемки — капризничала ленинградская погода, мешали болезнь Басилашвили и конфликт между Садальским и Леоновым. Последний удар фильму нанесла… его же премьера. Она прошла 1 января (1981 г.), когда зрителям было не до высоких материй. Прошли годы, некогда острые темы притупились, и это, может быть, к лучшему — рельефней проступили неподвластные годам ирония Григория Горина и талант замечательных актеров.
* В советское время допустили к показу сокращённую версию фильма. Были вырезаны некоторые сцены, не соответствовавшие советской идеологии.

— Арапом быть перестал, но до русского тебе ещё мыться и мыться.

— Во время представления в суфлёрской будке появилась пьяная офицерская рожа... в смысле... лицо защитника отечества...

— Игры кончились, теперь жизнь начинается, только, увы, недолгая.

— Братцы мои! Дорогие... плебеи и фавны! Фурии также... и остальные... гетеры.

— Если он на чём настаивать будет, не кочевряжьтесь.
— Вы что это, в дурном смысле?
— В нём.
— Да вы что? Я девушка порядочная.
— Вот поэтому и говорю: не кочевряжьтесь!

— Ну, вы мой полк не марайте. Мои орлы газет не читают, книг в глаза не видели — никаких идей не имеют!
— Не надо перехваливать, Иван Антоныч.

— Справишься со своим новым амплуа — награжу щедро. Может, вольную дам. Хочешь на волю-то?
— Нет! Никак нет! Чё я там не видел?!

— Граф добрый. Мухи не обидит. Сатрап — он и есть сатрап.

— Чем угощаете, голубчики?
— Извините, ваше сиятельство, опять икрой.
— Опять?! Безобразие!

— Дездемона! Я твой Ромео!

— Там мышь! Дездемона, там мышь!!!

— Дурь наша российская! Я ещё понимаю, когда самозванец на трон. Но самозванец на плаху…

— Нет благородных людей в России! Нет! Не доросли! Рылом не вышли!

— Встань-ка вон там, у той липы. — Ваше сиятельство, это не липа, это дуб. — Да? А выглядит как липа…

— У нас тюрьмы крепкие, не только полковников, генералов успокаивают.

— Вставай, карбонарий хренов! Мочалов… Щепкин…

— Дайте мне поручение, а уж особым я его как-нибудь и сам сделаю.

— Чёртов кондитер! Ведь обещал торт коньяком пропитать! Жулик!

— Когда царь любил свой народ и народ платил ему тем же, ну.. и еще кое-чем

— А может, проще повесить тебя, голубчик? — Так… Ваше сиятельство… верёвку-то ведь фальшивой не сделаешь! — Для такого дела и настоящей не жалко.

— Справишься со своим новым амплуа — награжу щедро. Может, вольную дам. Хочешь на волю-то? — Нет! Никак нет! Чё я там не видел?!

— Вы свои подковырки бросьте, шутки для девочек поберегите. А то так подковырну…

— Хватит, хватит! Полумасками, полусказками сыт по горло!

— Я вас не под венец звал, у меня были более серьезные намерения. Я хотел сделать вас своим интимным другом.

— А я не пойму: вы меня в чём-то подозреваете? Или ревнуете? — Я тебя допрашиваю, дура.

— Я понимаю, когда из тюрьмы не выпускают. Но когда не впускают… Это хамство!
— Любовь — это дело полиции.